Окончание. Начало — часть 1, часть 2, часть 3.
Сегодня вечером вместе с другом я посетил господина Х., человека, очень известного в городе Миллерово.
Разговор начинается с обсуждения военных событий. Наш собеседник, профессор, дает сдержанную оценку немецкой освободительной кампании. Совсем не упоминая о большевизме, он вместе с тем открыто говорит о новыx запросах русского народа, который, по его мнению, уже вполне созрел для свободы мысли и свободной жизни.
— А какие у Вас прогнозы о дальнейшем ходе войны?
Он не считает, что России приходит конец. Полагает, что перед немцами стоят еще крайне тяжелые задачи. Большевики вовсе не переживают кризис, ни военный, ни политический; кроме того, советская пропаганда, конечно, не допустит внутреннего краха.
— А что с религиозным вопросом?
Свой ответ профессор начал с признания: оказывается, он еще и священник. Когда его лишили возможности священнодействовать, он, следуя семейной традиции, сразу же принялся за изучение медицины и впоследствии дослужился до первых постов в системе государственного здравоохранения. В последние предвоенные годы он занимал важный пост в городе К. Война забросила его в Миллерово, где он зарабатывает на жизнь частной медицинской практикой. Вопросами религии он всегда интересовался особенно глубоко, надеясь со временем вернуться к своему служению в Церкви.
— Не кажется ли Вам, что этот день пришел?
Он отвечает утвердительно, но, как мы замечаем, не без внутренних колебаний. Да и сам факт, что он до сих пор не обнаружил своего священства перед оккупационными властями, свидетельствует о том, что, по его мнению, обстановка к этому пока не располагает.
Профессор разделяет тревогу о судьбе Церкви в России, столь распространенную на Западе, но смотрит в ее будущее с оптимизмом. Попытка большевиков дехристианизировать массы имеет исторические прецеденты: подобные попытки уже предпринимались другими правительствами в Европе, например, во время французской революции; и, несомненно, итог будет таким же.
Он не думает, что нынешние большевистские вожди способны к искренней эволюции с возвращением к традициям. Но это не важно. Важно, чтобы в России жило и, более того, всё возрастало чувство Бога.
— А как Вам кажется, возвращение России к христианству и возрождение русской Церкви может пройти легко?
Здесь нужно различать разные моменты: возвращение массы к христианской религии уже происходит, несмотря на то что внешнее впечатление противоположно. Будущее же зависит главным образом от власть предержащих. И если откровенно, его не приводят в восторг обещания немцев в этой области, потому что их действия могут спровоцировать появление новых трещин в религиозном единстве России, и без того истерзанном расколами.
Возрождение Церкви произойдет потому, что переполнилась чаша мучений, которым ее подвергли; труднее всего при этом будет восстановить духовество и священноначалие, ныне рассеянное гонениями.
Ему бы хотелось, чтобы это произошло как можно скорее, пока живы последние представители старой Церкви; ибо, если подождать еще десять-двадцать лет, никого уже в живых не останется, и Россия превратится в землю обетованную для миссионеров. Впрочем, если такое случится, это может свидетельствовать о том, что русское духовенство не справилось — по чьей вине? — со своей миссией.
Кризис, который в настоящее время переживает русская Церковь, является не столько догматическим, сколько моральным и дисциплинарным. Виновата в этом сама русская Церковь, которая позволила национализму вытеснить из нее евангельский субстрат и, вследствие этого, — отъединить ее от реальной жизни, как сухую ветвь, отсеченную от ствола; именно поэтому реакция на последние гонения не смогла стать такой сильной, какой требовали обстоятельства.
Танки Н-ской бригады входят в город Сталинград с победоносным флагом. 1943 г. Место съемки: Сталинград. Автор съемки: не установлен. РГАКФД , ед. хр. 0-71243
. . .
13 ноября 1942 г. Наше положение здесь, в излучине Дона, становится все более критическим. Мы ничего не знаем, ничего не видим, но чувствуем, что дела плохи… Я отслужил святую мессу очень рано сегодня утром; затем, отказавшись от молитвенных размышлений в своей комнате, пошел на православную литургию. Богослужение торжественное. Сначала я слежу за его ходом, но потом, отвлеченный чрезмерной роскошью интерьеров, ухожу в размышления о трагических судьбах русской Церкви.
Присутствующие внешне держатся очень благочестиво; но я не могу понять, отзывается ли все еще грандиозность этих обрядов в их сердцах…
Впрочем, сегодня я стал свидетелем утешительной сцены. Одна женщина, выйдя из храма, сразу же подошла к лазарету с русскими пленными и дала всем картошки; затем, надвинув платок на глаза, попрощалась с ними достойно и веско и исчезла в конце улицы. Не впервые помогает она так пленным…
Спрашиваю себя: может быть, искорка милосердия пробежала по этой голой степи? Решаю, что так оно и есть, и внезапно чувствую, как внутренне примиряюсь с русской Церковью и со всеми ее священниками.
. . .
10 декабря. Русские пошли в наступление.
. . .
19 декабря. Немцы стреляют, русские стреляют, итальянцы стреляют. Земля дыбится взрывами; дождь из гранат накрывает нас, и одна из них попадает в меня. Мной овладевает отчаянное желание не утонуть в собственной крови… «Так это и есть умирание, Господи?»… После появления спасительного танка меня подобрали и со всеми предосторожностями вынесли с поля боя, сквозь сумасшедшую ночную пальбу. Мы по-братски искали друг друга в этой буре; но последним, тем, кто дольше всех медлил с возвращением, оказался я.
Сразу же после операции, как только перестал действовать наркоз, все офицеры пришли ко мне; у всех были мокрые глаза.
Я мало что соображаю.
Я ведь теперь тоже — обломок войны; тоже превратился в балласт…
Мысль о доме появляется на моем горизонте, залитом кровью. Я ее боюсь.
Но буду ли я писать домой?
— Слушай, капеллан, передай с кем-нибудь, что я ранен. И еще… что я вернусь! Но, чувствую, сердце упало.
— А епископу передай вот что: «Я ранен и лежу во фронтовом госпитале. Отдаю все ради того, чтобы Россия обратилась к Богу, а Италии сопутствовала удача».
Я — конченый человек.
Доходяга, испачканный кровью и землей и наполненный смертью. Санитары больше не подходят ко мне. Бедные, они совсем перегружены…
Удары с воздуха продолжаются.
Капеллан прилег поспать на полу: уже два ночи. Но, может быть, я не проговариваю молитвы, а кричу, глядя, как на оконных стеклах пляшут отблески взрывов? Мой коллега встает, чтобы дать мне попить.
Это ночь Рождества!
Какое же трагическое нынешнее Рождество!
Мы окружены?
Все бегают вокруг умирающих; около меня ни души целый день.
«Может быть, если я не умер в кювете, это потому, что Тебе угодно спасти меня? И если мне на помощь подоспел танк, значит, Тебе угодно, чтобы я вернулся домой?»
Продолжается бомбовый ливень.
Вся моя постель в кусках штукатурки.
Мои четки белого цвета…
. . .
Меня опять начинает бить дрожь, когда я вспоминаю подробности.
Возобновляются боевые действия, а для нас — тревоги.
Все по-прежнему неспокойны, невеселы, молчаливы. Когда же мы поедем дальше?
Сейчас от линии фронта нас отделяет почти тысяча километров. Но здесь расстояния не в счет. Существуют только две реальности: Италия и жизнь, русские и смерть.
Жуткие рассказы, крайне печальные новости. Альпийцы сражаются, как разъяренные львы. Но Россия усеяна трупами итальянцев. Все будто сговорилось против нас. Для тех, кто едет дальше, — Италия, для тех, кто остается, — русские.
Источник — журнал «Вестник военного и морского духовенства. Спецвыпуск»/ Синодальный отдел Московского Патриархата по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями, М., 2006 г.