Прозрение капеллана. Часть 2

Начало: часть 1

Пе­ре­до­вая пе­ре­ме­ща­ет­ся на Вос­ток. Рус­ские как буд­то раз­гром­ле­ны. Вой­на за­кан­чи­ва­ет­ся? Ин­те­рес­но, по­че­му мы ста­ли та­ки­ми скеп­ти­ка­ми? Я за­ме­чаю, что на­дежд у ме­ня уже ни­ка­ких нет.

Фронт дви­жет­ся к Вол­ге…

Кро­ме то­го, в нас все креп­че убеж­де­ние, бо­лее то­го — му­чи­тель­ная уве­рен­ность, что спра­вед­ли­вость нель­зя вер­шить не­спра­вед­ли­во­с­тью.

Мы, ита­ль­ян­цы, в 5 тыс. ки­ло­ме­т­рах от ро­ди­ны, при­об­ща­ем­ся к кро­ва­вой жерт­ве, ко­то­рая при­но­сит­ся в сте­пи, где от­вер­га­е­мый Бог тво­рит Свое пра­во­су­дие. Рус­ские ис­ку­па­ют свои от­ре­че­ния, нем­цы — свои, а мы — свои.

. . .

По­всю­ду во­круг до­ма в ру­и­нах и ямы, вы­ры­тые бом­ба­ми; по­даль­ше — взо­рван­ный мост; на при­гор­ке — тран­шеи для пу­ле­ме­тов. Есть тут и мо­ги­ла со­вет­ско­го ко­мис­са­ра: двое маль­чи­шек го­во­рят, что его убил ита­ль­ян­ский са­мо­лет.

Мы жад­но всма­т­ри­ва­ем­ся во все в по­ис­ках ни­ти, ко­то­рая по­мог­ла бы нам рас­крыть тай­ну. Дей­ст­ви­тель­но ли эти ме­ст­ные пол­но­стью за­блуж­да­ют­ся? А прав­да — ис­клю­чи­тель­но на на­шей сто­ро­не?

И эта зем­ля: про­бу­дит­ся ли она вновь? И что со­зда­ло эту пу­с­то­ту во­круг нас, на­ше ору­жие или во­ля вра­га? Моя ду­ша глу­бо­ко стра­да­ет: от­ча­с­ти по­то­му, что от­ва­жи­лась по­ста­вить пе­ред со­бой этот во­прос…

. . .

Ме­ня пу­га­ет че­ло­век XX ве­ка. Не тот, ко­то­ро­го я ви­жу стра­да­ю­щим на ули­цах этой страш­ной, кро­во­то­ча­щей Гол­го­фы, но тот, что вер­хо­во­дит, тот, что хо­чет дик­то­вать за­кон…

Два са­мых ха­рак­тер­ных ти­па, по-мо­е­му, — не­мец и рус­ский. Один унич­то­жа­ет мир вне се­бя, дру­гих; дру­гой унич­то­жа­ет мир вну­т­ри се­бя, свое «я». И все же, на­вер­но, нрав­ст­вен­нее рус­ский, по­то­му что он при­ни­жа­ет се­бя ра­ди брат­ст­ва, в то вре­мя как не­мец ис­треб­ля­ет дру­гих, что­бы воз­вы­сить­ся.

Не­мец вну­ша­ет нам страх: он смо­т­рит на мир, дви­жи­мый ин­стинк­том не­на­ви­с­ти. Он со­зда­ет бо­га се­бе по нра­ву и об­ра­ща­ет­ся с ближ­ним, как с ра­бом. Жизнь — ор­гия чув­ст­вен­но­с­ти; ис­то­рия — про­дукт ди­ких ин­стинк­тов. Не­о­щу­ти­мо он стал глу­хим к са­мым че­ло­веч­ным про­яв­ле­ни­ям при­ро­ды, ока­ме­нел до не­уме­ния рас­тро­гать­ся, рас­че­ло­ве­чил­ся до то­го, что счел се­бя ско­том.

Рус­ский же, ес­ли он и в са­мом де­ле та­ков, ка­ким по­ка­зал­ся нам во вре­мя этих пер­вых встреч, по­дви­га­ет нас к со­ст­ра­да­нию.

Это че­ло­век, ко­то­рый от­ча­ян­но бо­рол­ся за спа­се­ние хо­тя бы ча­с­ти то­го, что за­пад­ный ин­ди­ви­ду­а­лизм хо­тел унич­то­жить. По­доб­но До­сто­ев­ско­му на ули­цах Пе­тер­бур­га, он ос­та­но­вил­ся взгля­дом, пол­ным люб­ви, на всех уни­жен­ных и ос­кор­б­лен­ных; и, вме­с­то то­го что­бы до­пу­с­тить экс­плу­а­та­цию че­ло­ве­ка че­ло­ве­ком, пред­по­чел (мо­жет быть, бес­соз­на­тель­но) урав­нять в ма­те­рии все че­ло­ве­че­ст­во…

. . .

Поч­ти сто­лет­ний ста­рик с яв­ным одо­б­ре­ни­ем со­про­вож­дал нас до са­мо­го по­го­с­та, ког­да ло­ша­ди та­щи­ли по пыль­ной до­ро­ге три боль­шие глы­бы мра­мо­ра. Те­перь он каж­дый день при­хо­дит к кре­с­ту и по­дол­гу смо­т­рит на клад­би­ще с ис­то­вой без­звучной мо­лит­вой.

— Гос­подь да бла­го­сло­вит вас, — ска­зал я ему, в чис­ле про­че­го. И эти мои сло­ва так рас­тро­га­ли до­б­ро­го де­да, что он поз­вал все свое се­мей­ст­во и с чув­ст­вом вос­клик­нул: «Гос­подь бла­го­слов­ля­ет нас!»

У это­го бе­до­ла­ги бы­ла своя ис­то­рия.

Он все­гда был в выс­шей сте­пе­ни рев­но­ст­ным хри­с­ти­а­ни­ном: его под­лин­но му­жиц­кая ве­ра не уга­са­ла да­же в са­мые труд­ные послере­во­лю­ци­он­ные вре­ме­на.

Но с при­хо­дом боль­ше­виз­ма он по­чув­ст­во­вал, что под уг­ро­зой на­хо­дит­ся и не­что в его ду­ше; он за­пер­ся до­ма, как в ке­лье, в ок­ру­же­нии сво­их икон, и при­го­то­вил­ся за­щи­щать их лю­бой це­ной.

Цер­ковь в Алек­сан­д­ров­ке со­жг­ли, в Ка­мен­ской — пре­вра­ти­ли в склад; с ко­ло­коль­ни в Ка­ри­нов­ской сня­ли кров­лю, а по­том снес­ли са­му ко­ло­коль­ню.

По­сле каж­до­го та­ко­го про­ис­ше­ст­вия, по­сле каж­до­го та­ко­го ко­щун­ст­ва Ива­ну ка­за­лось, что ему са­мо­му на­нес­ли тяж­кую ра­ну. Но пла­кать бы­ло бес­по­лез­но — и он уда­лил­ся в свою из­бу, го­то­вый за­щи­тить свою ве­ру от ко­го угод­но. Не­уже­ли да­же до­ма он не мог ве­рить и мо­лить­ся так, как ве­ле­ла ему его со­весть?

Но ре­во­лю­ция и оск­вер­не­ние свя­тынь про­бра­лись и в сте­ны Ива­но­вой из­бы: двое вну­ков, пой­дя в шко­лу, сра­зу же на­ча­ли сме­ять­ся над его обы­ча­ем ши­ро­ко кре­с­тить­ся пе­ред вку­ше­ни­ем пи­щи и над дру­ги­ми дей­ст­ви­я­ми, ко­то­рые он со­вер­шал в те­че­ние дня во имя Бо­жие.

«Сво­бо­да от пред­рас­суд­ков» у этих юно­шей с го­да­ми рос­ла и вы­рос­ла до та­кой сте­пе­ни, что ста­ри­ку при­шлось скры­вать да­же ико­ны, уб­рать все внеш­ние при­зна­ки сво­ей ре­ли­ги­оз­но­с­ти, от­ка­зать­ся от сво­их обыч­ных мо­литв. Но в серд­це его жи­ла му­ка. Каж­дый ве­чер, ког­да ни­кто его не ви­дел, он до­ста­вал из-за кро­ва­ти ико­ны свя­то­го Ни­ко­лая Чу­до­твор­ца, Бо­го­ро­ди­цы и Спа­си­те­ля и в дол­гих ду­хов­ных бе­се­дах вве­рял им скорбь сво­ей ду­ши о по­все­ме­ст­ном ис­треб­ле­нии ре­ли­ги­оз­ных цен­но­с­тей, учи­ня­е­мом боль­ше­ви­ка­ми.

Но осо­бен­но скор­бел он о сво­их до­маш­них — о тех дво­их без­жа­ло­ст­ных юно­шах, что на­сме­ха­лись над ним за его ве­ру. Они го­во­ри­ли, что Бо­га нель­зя уви­деть, зна­чит, Его нет. Он от­ве­чал, что на­до уметь Его ви­деть. Но ему хо­те­лось при­ве­с­ти ка­кой-ни­будь бо­лее силь­ный до­вод, опе­реть­ся на ка­кое-ни­будь бо­лее дей­ст­вен­ное до­ка­за­тель­ст­во. Он хо­тел взять ре­ванш: из­влечь из-под спу­да всю ту уве­рен­ность в бы­тии Бо­жи­ем, ко­то­рую он но­сил в сво­ем серд­це, с тем что­бы про­све­тить эти юные умы, ис­пор­чен­ные шко­лой и про­па­ган­дой. И в сво­ем тай­ном пла­че он ожи­дал с на­деж­дой дня ос­во­бож­де­ния.

Ког­да ста­рик уви­дел, как по де­рев­не про­хо­дят по­бе­до­нос­ные вой­ска, он по­чув­ст­во­вал, что вре­мя при­шло: мно­гое раз­ру­ше­но, мно­гое по­те­ря­но, но под раз­ва­ли­на­ми тлел ого­нек ду­ха, ко­то­рый дол­жен те­перь воз­го­реть­ся. По­это­му-то он и об­ра­до­вал­ся до слёз, ког­да ус­лы­шал, как ино­ст­ра­нец про­из­но­сит пе­ред его до­маш­ни­ми имя Бо­жие.

И по­то­му же каж­дый день он с тру­дом при­бре­да­ет к кре­с­ту на клад­би­ще. И го­во­рит со все­ми, охот­но, мно­го: по­ка­зы­ва­ет свои ико­ны (вы­шед­шие, как и его ве­ра, из ка­та­комб к чи­с­той ра­до­с­ти жиз­ни), ко­то­рые еще не­сут на се­бе яв­ные сле­ды двад­ца­ти­лет­не­го му­че­ни­че­ст­ва.

Продолжение следует